Show me the waves Slaves of the sea Is there a swirl an oyster pearl inside of me ?
...Прошло пару лет...
А ведь и вправду прошло. И теперь я решил устроить здесь, в этой записи, маленький склад на случай острой лучевой болезни компьютера.
Стихи и тексты. Фактически все.
читать дальшеМАРТ НЕСМЕЛЫХ
...Не из обычных людей тот, кого манит дерево без цветов.
Камидзима Аницура
Герои.
Жестяные листы, сшитые кем-то в тетрадь,
Крепко хранят немногие имена тех,
Кому никогда не придётся всерьёз умирать.
Кому арендует бессмертие Мистер Смех.
Аллегории аксиом,
Паронимы и клише.
Отданные на слом
Нашей ржавой душе.
Рыбки в лампах и джинны в неводах спят,
За день умаявшись сотней чужих забот.
Город Желаний гвардией Воли взят.
Гвардией Боли взят город Семи Ворот.
Лаконичный словесный понос,
Паронимы и клише.
Отданные под снос
В нашей пыльной душе.
Герои ставшие ныне ассенизаторами мечты,
Всегда узнают друг друга издалека.
Так уныло тянут кометы свои хвосты,
Что хочется выключить звук нажатьем курка.
Лёгкая поступь лис,
Паронимы и клише.
Отданные на «бис»
Нашей стылой душе.
.....
Герои, ставшие ныне ассенизаторами мечты,
Обожают запах полыни и фотографируют мосты.
15.08.05
Метро.
Это был конец очень длинного лета. Днём, солнечные лучи уже не так били по голове, а по ночам было даже прохладно, но город продолжал задыхаться. Полупустой, полный пыли, шума отбойных молотков и дрёмы. «В августе в Мадриде нет даже Бога» говорят люди. Всё закрыто. Только туристы шастают вдоль очередной стройки в самом центре города. Мне кажется, что раньше их было гораздо меньше, в смысле строек. А туристов наоборот - больше.
Не знаю, почему я люблю мадридское метро. Одинаковые станции, странные запахи, семиминутные паузы между поездами. Никакого сравнения с московскими или, тем более, питерскими произведениями искусства. Но тут я чувствую себя необъяснимо уютно. Наверно, из-за малого количества пассажиров. Ну а в августе и подавно. И ещё у диктора, что объявляет остановки, очень приятный голос.
Я сидел на скамейке, ожидая поезда. Держа в руках сборник рассказов Борхеса. Он гениален. Жаль, уже прочитан трижды. Табло над головой указывало, что до следующего поезда 14 минут. Перебор, даже для августа. На моей стороне платформы стояло двое мужчин, на другой - компания из четырёх пожилых дам. У одной в руке летал очень красивый сиреневый веер. Мужчина нервно бряцал наручными часами и поправлял галстук.
Наверное, он спешил, но «...город дышит очень медленно, и человек становится жертвой этого ритма...». Из черноты туннеля вырвался лёгкий ветерок, донесший призрачно-тихий стук колёс. Табло утверждало, что до прибытия поезда осталось 2 минуты. Верилось с трудом, ведь казалось, что стук колёс близко, что его можно даже понюхать. Он пах мазутом. Но это лишь эхо эха, отражённого изгибающимся, подобно большой змее, тоннелем. Или тоннель – это нора, лаз в котором уже зажглись глаза огромной змеи. И она несётся вперед со стуком, скрипом и странным хлюпаньем. Хочет ворваться в твой маленький мирок, обвить своими смертельными кольцами, раздавить, разрушить все ожидания и мечты. Вот она совсем рядом, несётся на тебя, горят огромные глаза, хищно сверкает смертоносное тело, а посреди морды – зловещий красный ромб с надписью «Metro». Змея проноситься мимо и, вдруг, останавливается. Двери открываются, я захожу в вагон. Наваждение рассеялось, остался лишь лёгкий аромат мазута. Ещё люблю метро за большое разнообразие вагонов.
Никогда заранее не знаешь, что тебе попадётся. Может похожий на наши, а может вообще без сидений, или эти новые вагоны в которых интерьер, как на космическом корабле, с автоматическими дверями или такими, где нужно нажать кнопку, чтобы они открылись. Никогда не знаешь заранее.
Попался вагон с авто-дверями и сиденьями, расположенными перпендикулярно составу (как в автобусе). По два сидения друг напротив друга. Внутри было несколько человек. Я занял место в центре вагона, спиной к движению. Передо мной сидела пожилая женщина. Её глаза смотрели сквозь очки перед собой, уныло и неопределённо. Синяя кофта в цветочек навевала мысли об одиночестве. А бежевая сумка лежала на коленях цепко удерживаемая сухими морщинистыми руками. За окном в бешеной пляске неслась стенка туннеля. Спустя мгновение она замедлила свой танец и раскрылась очередной безликой платформой. Двери открылись, и кто-то вошёл в вагон. Я не видел и не слышал этого, но дама напротив вздрогнула и посмотрела куда-то за моей спиной. Было любопытно, но почему-то я не обернулся. Двери захлопнулись, поезд тронулся, и вдруг женщина сказала: «Говорят, что он сильный и привлекательный, мне кажется, что наоборот». Я думал, что она обращается ко мне, но нет, слова адресовались самой себе или кому-то невидимому. А она продолжала: «Говорят, сделал много хорошего, а зло, что он принёс, кто-нибудь подсчитывал? Надо не забыть купить морковь. Давным-давно у меня была сестра. А теперь больше нет. Странно, почему, когда что-то было, а потом исчезло, то всегда грустно, а когда чего-то не было, а потом появилось, то весело не всегда. Наверно он знает. И яйца, яйца тоже надо купить. В конце концов, правила игры придумал он. Я больше не люблю весну. Кто в этом виноват? Наверное, Рикардо. Ведь Рикардо умер много лет назад. А я его любила? Да, ведь он умер раньше меня. Значит, это он меня не любил. Я всегда это знала. Всегда. Надо не забыть... Всегда...». Станции проносились. «Всегда. Надо не забыть... Всегда...». Одна за одной. Вагон пустел. Люди поглядывали на женщину, выходили. Предпоследняя остановка. Моя. Следующая – конечная. В вагоне лишь я, сеньора и он. Наверное. Я вышел. Не оглянувшись. Двери закрылись, и поезд скрылся в темноте. Почти пустой поезд с двумя пассажирами. На полпути до конечной станции.
Холерик.
Человек шёл по улице. Вдруг, ему на глаза попался удивительный указатель. «Холерик» было написано на нём, и жёлтая стрелка задорно указывала вправо. Ведомый любопытством, человек двинулся туда, куда указывала стрелка и вскоре обнаружил ещё одну стрелку, тоже жёлтую. Всё более заинтигованный, он
шёл от указателя к указателю и, наконец, увидел большой щит, где снова было написано – «холерик», а чуть ниже – число 24. Стрелок больше не было. Человек возмущённо огляделся: «Я столько шёл, а где обещанный холерик? Беспредел!»
Он огляделся ещё раз, и его внимание привлекли качели, что с силой раскачивались из стороны в сторону в полном одиночестве. То есть без седока. Это были странные качели. Когда они взлетали влево, скрип был похож на чей-то смех или пение. Но когда они перелетали на правую сторону, то смех перерастал в крик злобы и истерику. Иногда качели делали «солнышко», на секунду зависая в высшей точке. Тогда наступала тишина, но через мгновение они снова падали вниз, с очередным приступом злобы или радости. На верхней перекладине был приколот лист бумаги с какой-то надписью, но шрифт был слишком мелкий, чтобы прочитать с того места, где стоял человек. Он стал приближаться к качелям, пытаясь разобрать написанное, но безуспешно. Шрифт как будто становился всё меньше и меньше. «Что за чертовщина», - думал человек, подходя всё ближе. Он сделал ещё шаг и буквы мгновенно стали чёткими.
«-Любопытство – это порок» - прочитал он.
«-БАМ!»,-сказали качели, отправляя его в нокаут поцелуем в лоб.
Спустя несколько минут человек пришёл в себя. Он встал, отряхнулся и ушёл не оглядываясь. И всё стало как прежде. Качели так же носились из стороны в сторону, всё также висел щит с надписью «холерик». Вот только вместо числа 24 появилось новое – 25.
23.08.05
Лестница.
Человек поднимался по лестнице, перешагивая через ступеньку. Ему так нравилось идти, широко переставляя ноги и стремясь вперёд. Лестница была бесконечной, и поэтому он совершенно не уставал. Только книга, что мужчина нёс в руке, немного мешала при ходьбе. Выбросить же её было жалко, ведь это единственная вещь, что он нашёл на этих нескончаемых пролётах. Книга выглядела довольно старой и потрёпанной. Жёлтая обложка без надписей и примерная толщина в четыре сотни страниц, это всё, что было известно человеку, ведь он никогда её не открывал, по причине нехватки времени. Путник привык доводить все свои дела до конца, а потому хотел сначала пройти всю лестницу, хотя свято верил в её бесконечность. Была идея читать на ходу, но некоторые ступеньки начали просто исчезать. Идти пришлось осторожно, и не о каком чтении не могло быть и речи. Со всех сторон лестницу окружала синева. Яркая, как глаза человека, и мягкая, как его волосы. Ещё там был ветер, который подчинялся системе, давно разгаданной путником. И вот, когда ветер должен был снова подуть в лицо, он вдруг налетел со всех сторон, а потом наступило затишье, но человек не замечал этого. Он смотрел на лестницу перед собой. Смотрел и не видел ничего, потому что она кончилась. Человек сел на предпоследнюю ступеньку и медленно открыл книгу на оглавлении.
Лестницы.................................................................69
"Ага", - сказал путник, ногтем подчёркивая окончание этого слова. Потом он положил книгу на ступеньки, выпрямился, поглядел по сторонам и уверено устремился вперёд, как всегда, через ступеньку.
…(Мечты)
Она смотрела на Луну и ела яблоки. А что ещё можно было делать в четыре утра в квартире, где так давно пахнет шелестом, что все жалуются на постоянную "неестественную тишину". Поэтому Анела разглядывала бледную небесную монету. Её зубы задорно врезались в зелёную мякоть с хрустом, что очень нервировал старую прабабушку с пожелтевшей фотографии. Та висела на стене и всем своим видом выражала неудовольствии по поводу "ужасного воспитания современной молодёжи". Живой, прабабушку Анела никогда не видела, но та всё равно ей не нравилась. Всё из-за недооткрытого выражения глаз и того, насколько упорно мама уходила от вопросов по поводу своей бабки.
Уже несколько дней девочка пыталась найти способ посмотреть на другую сторону Луны. Идея появилась тогда, когда каждый изгиб её видимой части был настолько изучен, что вплавился прямо в нить ДНК, чтобы потом передаться детям. С тех пор голова Ани искала решение задачи и, наконец, поиски были закончены. Немедленно бросившись претворять его в жизнь, она схватила два зеркальца, пинцет и фонарик. Направив одно из зеркал на Луну, а другое - на себя, девочка поворачивала их, пока не образовался бесконечный коридор, где кроме самоотражения зеркал, помещалась Луна и любопытный глаз Анелы. Девочка потянулась пинцетом в глубину коридора и выдернула то зеркало, что находилось как раз за луной. В нём было совершенно темно, но Ан была готова к этому и сразу же включила фонарик. Медленно всмотрелась в проступающие очертания... и с ужасом отбросила зеркало в сторону. Забившись в угол, она тушила себя истерикой, первой истерикой за пять или шесть лет.
Старые настенные часы пробили пол-шестого. Анела встала, открыла настежь окно, разбежалась, вспрыгнула на подоконник и с размаху бросила в восходящее Солнце огрызок. Потом развернулась и пошла спать, оставив распахнутой Дверь, Через Которую Входят и Выходят Мечты.
Пепел.
В одном, давно придуманном мной очень маленьком городе, жила девушка с каштановыми волосами. Она разводила пчёл и рисовала ящериц. По будням девушка отправлялась к трассе, что проходила в 20 километрах от городка, и по которой каждый день проезжали сотни людей, чтобы увидеть океан. Они проделывали долгий путь, были уставшие, и им хотелось мёда. А именно его и продавала Мариэлла. Вкусный цветочный мёд, разлитый в маленькие милые баночки. Рядом с собой она расставляла картонные листы, на которых были нарисованы яркие зелёные, синие, жёлтые и красные ящерицы. Часто люди останавливались, думая купить картинку, но увозили только мёд. Ящерицы не продавались, а выставлялись здесь, на обочине бесконечной дороги к океану, в 20 километрах от однажды придуманного мной города.
Мариэлла жила в большом доме с белыми стенами и чёрным потолком из толстых балок. Окна, закрытые старыми скрипучими ставнями лишь по ночам, хранили полустёршуюся от времени память о любопытных соседях и рано ложившихся хозяевах. Девушка любила свет и не любила мебель. Интерьер крепился исключительно на трёх вещах: большом круглом столе на кухне, треугольном светло-сером очень густом ковре и широченной кровати из тёмного дуба, где счастливая Мариэлла спала в обнимку со своей сестрой-Одиночеством.
Приветливые и рассудительные жители городка любили Мариэллу, хотя уже давно позабыли, что её так зовут, и называли девушку Медовой Ящеркой. Она же улыбалась и угощала их мёдом, а по всем крупным праздникам плела для каждого знакомого по милому венку из полевых цветов. А люди пели песни, смеялись и пили вино.
Так шло время. Шло, незамеченное никем, в этом кусочке неприхотливого рая.
А потом, Ящерка исчезла, и никто так и не узнал, что с ней случилось. Говорили, что глубоко в лесу, где она искала, с мольбертом в руках, своих юрких тёзок, на Ящерку напали дикие пчёлы, закусав девушку до смерти. Но поиски так и не дали результатов. Ещё говорили, что она собрала все свои картинки и, сев в попутку, уехала к океану, где стала то ли известной художницей, то ли ещё кем-то. Мне было всё равно. Я давно позабыл этот городок, что придумал, когда небо было дождливо от моих братьев – будней.
13.11.05
Любимый
«Любимый» - луч – четыре точки
И я стою один осиной
А между пальцев зреют почки:
Она сказала мне «Любимый».
Кто те четыре близнеца,
Чьи голубые смотрят глазки
На то, как стоя у крыльца,
Я пью начало новой сказки,
О том, как мы посадим сад,
Он будет синим и карманным.
Там путник не найдёт оград
И гостем будет нам желанным.
Листов китайские ладони
Я прижимаю к тёплым векам.
А в голове резвятся пони,
Похожие на Человеков.
«Любимый» - лист – четыре такта
Я здесь, продрогнувшей рябиной
Потерянный меж строчек пакта
Под общей подписью: «Любимый».
27.01.06
***
Чёрточки, точки, росчерки перьев.
Тени кумиров, эхо поверьев.
О мире, о людях, о жизни и ласке.
Такие вот пишем мы песенки-сказки.
Поправка на ветер
Поправка на ветер,
На радость и сон,
На тех, кто ответил,
На тех, кто влюблён,
На тех, кто ломает
Топор палача,
На тех, кто не знает
И рубит с плеча.
На тех, кто танцует
Фламенко и танго,
На тех, кто целует,
Кто вырастил манго
Холодной зимою.
На тех, кто с улыбкой,
На тех, кто со мною
Серебряной рыбкой
В холодную воду.
На тех, кто читает,
Кто любит природу.
Летит кто и тает,
Кто плачет о небе.
В любую погоду.
Рисует пернатых,
Поёт и играет.
Кто помнит десятых
Так же, как первых.
Кто с упоеньем
Играет на нервах.
Но только своих,
А чужие – лелеет
И никогда, ни о чём не жалеет.
27.01.06
Радость (какашка)
Когда распускается роза лица,
Во мне просыпается радость творца.
И мысли мои расцветают ромашкой
О том, как мы вместе пройдём до конца.
И ведь не важно: зачем и куда,
Когда перед нами упала звезда.
И сразу же маленькой юркой букашкой
Она затерялась в траве навсегда.
В песенке этой рассказ ни о ком,
О том неизвестном, что всем нам знаком,
О том неудачнике с милой замашкой
При весе сто сорок порхать мотыльком.
Вы сразу подумали: «То не про нас»,
Тем самым, надев свой спец-противогаз,
Что заставляет считать всё какашкой,
Коль то не касается денежных масс.
02.02.06
Правда
Я ехал в трамвае и ко мне подбрёл человек
Он был пьяным и шатался, одетый в чёрное,
со своими большими голубыми глазами.
Меня он принял то ли за бога в образе журналиста,
То ли за разведчика в образе священника-иезуита.
Зная, что я прячу специальную аппаратуру,
Он всё равно хотел рассказать какую-то правду,
За которую его убьют. Человек всё предлагал её и так близко светил
Своими ярко голубыми глазами, что я испугался за пассажиров вокруг,
Вывел его из трамвая, а сам не решился пойти следом. Он понял - я не бог
И поклонился мне сквозь закрытые двери, сложив руки знаком ангела-фараона.
Потом пошёл спиной вперёд по проезжей части, поперёк набирающим скорость авто.
Трамвай тронулся и увёз меня от тех двух-трёх минут жизни, что остались пьяному от тайны и смирения с самим собой, но не с миром.
- Псих,- сказала представительная старушка.
- Алкаш,- вторила ей сухонькая товарка справа.
«От него совсем не пахло перегаром,- подумал я,- И глаза были чистые, как зимний воздух».
В ушах Джанис Джоплин просила послать ей Мерседес-Бенц.
Солнце прыгало между веточек деревьев, выдёргивая фигуры из заиндевевшего вагона.
В голове крутились колёсики.
Дин’
Капуста
Жила-была женщина, которую звали Театр. Её жизнь была насыщенной интересными людьми, которые спрашивали: - Как Вас зовут? - а она с гордостью отвечала: - Меня зовут Театр. У неё было много детей. Детей, которые появлялись из слегка пожухлых капустных листьев и медленно, очень осторожно разворачивали маленькие крылья, покрытые волшебной вкусной пыльцой, от которой не бывает аллергии. Шло время, дети растили свои крылья, взлетая всё выше, кружа вокруг женщины, напоминая больших пеликанов, и зажигая своими глазами лёгкие окружающих.
- Шуу…,- сказала Театр, - Вы дарите Свет!
- СВЕТ! Свет… Свет, – раздалось отовсюду. Самые первые дети засмеялись и, не справившись с внезапным ветром, улетели в далёкую страну Орлов и Колибри. Смех же не утих, но раздавался тише и разрозненней из уже чуть более пожухлых листьев капусты.
Новые дети расправили слабые, полупрозрачные крыльца. Женщина улыбнулась своим мыслям и подбросила нескольких детей невысоко в воздух с просьбой:
- Лети.
А они не умели и попадали в капусту, сходя с ума от восторга полёта, обиды за ушибленный бок и чистоты воздуха, что плескался в вышине, куда их на миг забросили.
- Наша жизнь состоит из нескончаемой череды моментов, когда нужно делать выбор, - сказала им женщина.
Она научила своих детей быть свободным. Говорила, что нужно быть сильным и добрым, чутким и гордым…
И никогда она не повторяла того, что сказала первым детям. О том, что тот свет, который мы из гордости и незнания оставляли в себе, нужно дарить этим капустным листьям, этой женщине, этому чистому воздуху высоты, этой мягкой пыльце на ладонях и стопах. И вот теперь она легла спать, оставив вместо себя лишь чучело, которое смотрит на нас глазами, полными внутреннего света, но забывшее о свободе, чуткости и выборе. Гордость же слишком глубоко въелась в нас подобно этой странной и вкусной пыльце. Как теперь попросить чучело, чтобы оно разбудило Театр? Неужели опять должен подуть ветер? И куда он унесёт нас?
Шуу…
22.02.06
Воспоминание(ч.в.). Для других?
Я знаю, что это звучит безумно. Я знаю, что мне трудно поверить, но она смотрела на меня. Зелёная пластиковая скамейка, подсматривающее из облаков кроткое солнце, гуляющая пенсионерка и два мальчика лет восьми, будут свидетелями: она Смотрела на меня! Два синих глаза смотрели из-под опущенных ресниц. Нежность, удивление, радость и испуг смешивались в них, подобно запахам в восточном магазине, из тех, что полны пузатых статуэток, бутафорских мечей и мелодично постукивающих друг об друга дощечек под потолком. Глаза эти были похожи на палитру художника-мариниста, что собрался нарисовать французское Атлантическое побережье в солнечный апрельский день. Так хотелась нырнуть в эти глаза, но хозяйка ещё ниже опустила голову, скрывая лицо под роскошными каштановыми волосами. Ей всё казалось, что я чего-то жду или хочу передать взглядом какой-то импульс, а я просто хотел рассмотреть их в мельчайших подробностях, любоваться тем узором из чёрточек, точек и пятен, вмещающим в себе целый мир. Бесконечно красивые мазки зелёного и жёлтого в безупречном обрамлении ультрамаринового круга, беспощадно разрывало ленты, которыми было подарочно перевязано сердце ещё при рождении.
«Бум-бум» гремело внутри, напрочь заглушая все звуки, даже песню Любви. Губы, склеенные счастливой улыбкой, в одиночестве маялись страшным вопросом: А вдруг не время? Ведь тогда я даже не догадывался, что внутри неё ещё сильнее стучат барабаны нежности и восторга. Вернее мы оба прекрасно знали, были уверены, что иначе и быть не могло, но ведь так трудно признаться в том, что ты самый счастливый человек на свете, а в данный момент, ещё и единственный, кто действительно жив, так как обнимает само воплощение Любви и Красоты.
«Бум-бум» становилось всё более громким, заглушая мысли, ощущения, само время. А потом наступила тишина, которая длилась шесть минут, из которых пять мы целовались, а последнюю – пытались смущённо осознать, что произошло.
23.02.06
La r...
Mes yeux ridйs sont fermйs par les nuages vertes et sombres.
Mes piйds sont tans libres sur ces terres innondйes .
Mes pensйes flageolent et ne m’obйissent plus !
Oщ est cette scиne noir, que je voie chaque nuit dans mes nuages ?
Стадион
Птицами в небо синее падали,
В тёмных оврагах маялись падалью.
К радио-радости нежности полные,
Бились друг в друга янтарными волнами.
Воем поляну сраженья поправшие,
Ветру остатки желаний отдавшие.
Полем несясь, чувства забывшие,
Ржавой рессорой волю завившие.
Матери, страсти лишивших возлюбленных,
Камни, что стали тенями загубленных.
Мелочь, смертельным летящая веером.
Пелось о тех, кого вымыло Севером.
Без остановок, весенней распутицей,
Без обещаний случайной распутницы,
Под эхо посуды где-то разбитой,
Мальчик искал справедливости битой.
19.03.06
По форме
Из коллектора депрессии, мокрыми крысами вылезают фотоны сознания.
Они ползут, растекаясь по клавишам, мониторам, слегка мятым и чуть жеваным листам в нездоровую, бледную, жалкую клеточку.
От чудовищ нет спасения... только стихи Гумилёва.
Люди!.. помните про форму в тот момент, когда голова почти взрывается от напора воздуха, что свищет через меридиан сердца.
НЕ давайте этим тварям затянуть Вас ещё глубже в трясину, вбейте их в узду ритма и рифмы, по живому мясу припаяйте им крылья ямбового размера.
И взвейтесь так высоко, чтобы у Ваших слуг пошла горлом кровь, а жилы лопались под ударами пера, что, не переставая, перекраивает безобразных горгулий в великолепных восьминогих скакунов.
Да возвеличится же эстетика символизма над тлеющими останками попсового авангарда.
25.03.06
Ясень
Нечего помнить в объятиях тени.
Лишь ароматы поспешных видений,
Что по спирали перерождений
Пальцем касаются губ.
Некогда слышать дней голоса.
В землю с ресниц утекает роса.
И так, как в стекло, без раздумий, оса,
Ноготь стучит о зуб.
Тема, избитая в кровь сапогами.
Образ постылый «любви, но с мозгами».
Память, что мнется как воск под руками
И превращается в суп.
Тоже мне, радость свободы, дороги…
Небо в золе, в земле мои ноги.
Некого звать, давно вымерли боги,
А в руке обессмысленной голая ветвь.
Март 2006
Robin Bad
В кустах придорожных сидит постовой.
Пожухлыми ветками скрыт с головой.
Божья коровка ползёт по фуражке,
А ветер доносит запах какашки.
Дядя-гаишник сидит приуныв.
Весь он извелся, не мёртв и не жив.
Желудок гастритный болит и бурчит,
А верный радар как убитый молчит.
Ну же! Промчись нарушитель лихой,
Чтобы с радаром, как будто с сохой,
Наперевес, через канаву
За дивидендом рванулся легавый.
Будут довольны жена и детишки,
Будет шубейка, игрушки и книжки.
Сытно, спокойно милиция спит,
Пока за рулём нарушить сидит.
18.04.06
(Голография)
Белую мельницу тихо вращает
Ветер холодный чужих новостей.
В норах сердечных ночь поглощает
Полуслучайных и робких гостей.
Розовогубые птицы целуются –
Дети почти догоревшей любви.
В небе весеннем зигзаги рисуются
Это сошли с ума журавли.
Перед глазами осталась лишь лестница,
Та, что на крышу ночную ведёт.
Там, наверху, между звёздами бесится
Мыслей и страхов моих хоровод.
18.04.06
Ночь.
Круглая светит луна,
Играя в складках гардин.
Она — далеко и одна.
Он – на балконе, один.
Где-то играет ветер
Прядью её волос.
Путь ангелов светел,
Но кто они? Вот вопрос.
Кто они? Кто мы? Где ты?!
Это вопросы дня.
Пока сверху светит солнце—
Ты в тайниках меня.
Там, в этом маленьком ларце,
Созданном из небес.
Горит Неуклюжее Солнце.
Солнце Радости. Солнце Чудес.
И глаза его — синее море,
А свет нежен, как музыка снов.
Оно лечит любое горе.
Оно строит Мосты Богов.
А мои глаза зеленеют,
Когда долго глядят на Луну.
Ты во мне, я в тебе, мы вместе.
И того не отнять НИКОМУ.
июль 2005
Утро.
Так просыпается разлюбивший.
Вчера ещё пылкий, сегодня – спокойный.
Ещё во сне для себя всё решивший,
Он лёгкий, пустой и покойный.
Чистый кристально, во взгляде, движеньях,
Тихо лежащий, смотрит на небо.
Видит в ней страсти и чувств отраженья
Да облака, с тёплым запахом хлеба.
Незачем больше ему слушать ветер.
Не к кому больше за ним устремляться.
Там его ждут – он уже не ответит.
Поздно любить, стыдно кривляться.
Жаль только душу, что будет метаться
В боли сетях и истерике слёз.
Жаль, что не получилось остаться
Дольше в краю из ручьёв и берёз.
1.05.06
Звезда
В сердце на донышке
Сломанное горлышко
От маленькой леечки
Небесной девочки.
Крутится-колется
Сердечку молится:
Отпусти меня скорей
За четырнадцать морей.
Меня будут забавлять
Шелка-золото давать.
Там забуду навсегда,
Что я палая звезда.
«Нет», ответило ей Сердце.
«Некуда теперь мне деться.
И, чтобы не быть одной,
Ты останешься со мной».
Рвалась звёздочка на волю
К лесу, небу, морю, полю.
Только Сердце не пускало,
Билось в такт и лопотало,
Что снаружи предатели, воры и ложь,
Что зажат в каждой потной руке острый нож.
Только помнит звезда, что за дальней горой
Её преданно ждёт изумрудный герой.
12.05.06
Праздник.
Клавиши белые трелюю звонкой,
Артканонадою бьют по мозгам.
Вечер окопный с холодной тушёнкой
Лезет в глаза сквозь фуршеточный гам.
Хочется дома закрыться надёжно
В угол забиться и тихо мечтать.
Временем грезить, когда будет можно
Жить без опаски, любить и летать.
И, наконец, ты с трудом понимаешь,
То, что давно завершилась война.
Но, возвращаясь домой, отставляешь
Кресло-кровать от большого окна.
13.05.06
Килисём
Радость бьёт по голове
Солнечной лопатой.
По зелёной, по траве
Он идёт куда-то.
Его имя Килисём,
Его кличка Пестик.
В сердце мы его несём,
В каждой нашей песне.
Он играет классиков
На своей гармошке,
И рисует классики
Углем на дорожке.
Не умеет он летать
Плавать он не может,
Не умеет есть и спать,
Только строит рожи.
Веселит людей и птиц
Веселит растения.
У него ведь каждый день
Чей-то День Рождения.
И уже пять тысяч лет:
«Килисём-Килисём!»
Через беды и обед
Мы его в себе несём.
18.05.06
Лорелея
Она, уносимая водоворотом,
В руки его не вернётся теперь.
Он не готов был, что за поворотом
Будет развилка: дорога и дверь.
Не заглянул, не заметил за дверью
Фею с глазами змеиных камней.
Тот, кто пропустит свою Лорелею
Будет искать до конца своих дней.
В поисках счастья он будет метаться,
В руку хватая то меч, то пилу.
И, наконец-то, сумеет взобраться
На свою главную в жизни скалу.
Там, на вершине, они непременно
Встретятся, вспомнив друг друга из снов,
Сядут у пропасти и попеременно
Будут плести ожерелья из слов.
23.05.06
***
Паразитирующие элементы
Нам неприятны, как и экскременты,
Но по работе бывают моменты,
Что мы в них копаемся. Мы – супер-агенты!
28.05.06.
***
Ленты ажурные, счастья полны,
Я бы сравнил вас с гребнем волны.
Нежность фиалки, грация кошки.
О, мои милые сороконожки!
Лето 2005
Солнечная кликуша
Распускайся, Солнце-диво,
Расчешу тебе я гриву,
Дам бутылку океана,
Дыма старого кальяна,
Платье из своих идей,
Рунь полей, свинец морей,
Тихой радости ночлега,
Неудачного разбега,
Белой утренней тиши,
Уголок моей души,
Старый и могучий дуб,
Деревенский тёмный сруб,
Малый стихотворный вздор,
И зелёный мухомор.
Распускайся, Солнце-диво,
Расчешу тебе я гриву.
29.05.06
Автоэпитафия Актёра
Сложно описывать жест через слово.
Страшно показывать телом поэзию.
Взмахом руки ты рождаешь: «окован!».
Взгляд из-за света кривляет: «претензия!».
Чёрная сцена. На ней же не видно
Пота смешения с болью и страстью.
Залу при этом ужасно обидно,
Если актёр расстаётся лишь с частью.
Душу он если в осколки не дробит,
На ней, вышивая узор, как на пяльцах.
Если здоровье своё он не гробит
В сорок, страдая от трепета в пальцах.
-Как же, мы деньги свои заплатили!
-Зрелищ хотим и ведёрко попкорна!
-Ну же, Актёр, выходи, как учили!
-И умирай перед нами покорно.
Думаешь часто: Хватит уж! Смена!
Но лишь несдержанность в этом ответе.
Ведь для тебя эта Чёрная Сцена
Лучшее место на всём белом свете.
__________
И если кого-то ты хоть научил,
Щедро сжигая страсть и сомнение,
Верить. То помни, ему ты вручил
Жизнь – рассуждение.
Жизнь – направление.
01.06.06
Сильная
Спичкой горелой
Пишу на запястьи:
Я буду смелой.
Я найду счастье.
Тушью раскрашу
Жизни квадраты:
Здесь едят кашу.
Тут летят маты.
Пони – по кругу;
Лица – унылые.
Жёлтым подругу,
Очень уж милая.
Я на диете
Из мыслей о сплетнях.
Дальше лишь дети
Да банки на плетнях.
Спичка потухшая
Пишет по коже:
Я же несмелая.
Кто мне поможет?
Кто мне поможет?
Кто приласкает?
Снегом по коже
Кто не растает?
06.06.06
Настроение
Нужность. Тоска.
Старый король.
Нудность песка.
Белая соль.
Мастер. В мечту.
Памяти сеть.
Шаг за черту.
Встать и запеть!
10.06.06
Настроение2
Лица морей.
Ветер улыбок.
Радость полей.
Ценность ошибок.
Жёлтая рыба -
Мелочь карманов.
Я на отшибе.
В стаде баранов.
10.06.06
Листопад
С пониманием в обнимку,
Разбегаясь по карнизу,
Без сомнений и заминки
Он готов лететь донизу.
Лист в кармане – мятый фантик,
В нём завёрнуты две фразы:
Что не нужен ей романтик,
Что брильянты, а не стразы.
Места нету остановке,
Ни в движении, ни в сердце.
И, пройдя по этой бровке,
Полететь к последней дверце.
За которой только небо
С радугой и облаками,
Где, свивая быль и небыль,
Звёзды шепчутся веками.
14.06.06
Кружка
Я лежу на холодных камнях
В ожидании малого Чуда.
В жизни ведь окончательный крах,
Лишь стеклянная терпит посуда.
Я не стану графином резным,
Был и буду дюралевой кружкой.
Лучше быть на костёр запасным,
Чем укутывать пылью макушку.
Я стою на трещащих дровах
В ожидании малого Чуда,
Что и в самых дремучих мирах
Меня взять из огня не забудут.
Июнь2006
Новость
Падают самолёты.
Тонут речные паромы.
Часто виновны пилоты.
Правда бывают и бомбы.
Гибнут невинные люди,
Повара и комедианты.
Не исполнив коронного блюда.
Не всё прохрипев из-под рампы.
А над ними тихо парят
Стервятники и журналисты.
И в их лысых головах царят
Выразительно тихие мысли.
Одни думают – это теракт,
А другие, что это любовь.
Большинство же ждёт слова «Антракт»,
Чтобы дальше трындеть про морковь
И небрежно затёртую кровь.
Июнь2006
Любовь
Риск захлебнуться – достаточный повод,
Чтобы не плакать при посторонних.
Весь в завитках измочаленный провод
От ожидания междугородних
Рваных звоночков, что стали бы фоном,
Если б не нежность касания трубки,
И табуретка, что делалась троном
В плеске надежд беззастенчиво хрупких.
Трель – эстафетой, от губ и до уха
Псом лабрадором нюхает душу:
Клятву твою поцелует разруха?
Или она превратится в кликушу?
Полную тихого тёплого такта,
Без недомыслей и пеример.
В две колеи многолетнего тракта,
Блёклым примером хороших манер.
Июнь2006
Лето*
Нечему падать на землю с восторгом,
Некому ждать пробужденья весны.
В маленьком парке меж цирком и моргом
Взгляды прохожих больны и пресны.
Тихим молчанием всех поражают
Голые ветки деревьев июля.
С тёплой покорностью им подражают
Город, глаза и полотнища тюля.
Песня последняя льется и льётся
Клетки грудной ей прутья тесны
Пыльное лето сухо смеётся
С Тех, кто хоронит небо весны.
*(только это)
Июнь2006
@музыка: Электрическая колыбельная
@настроение: До встречи в эфире
@темы: Плюясь но читая, Стихи, Я
-
-
11.04.2008 в 19:07Из 17 слов про любовь и про осень
Я себе оставляю лишь 8.
А тебе отдаю понимание, радость и рай.
Пальцы в пальцах. И небо! Играй…
Надежду, закаты,
одежду
Меняй на кусок хрусталя.
Первый!.. Первый!.. Под нами земля!..
Ну, а мы где-то между.
И над нами безумного «ля»
Громыхают раскаты.
Взгляд твой близко,
Так близко, что жарко.
Счастье низко,
Так низко, что ярко.
Что почти зацепило крылом
Наше время, что пухлым узлом
Мы свиваем
Из тонких тропинок,
Из помятых травинок,
Из следов от ботинок и тины.
Всё оружие в металлолом,
Этот мир объявляется садом!
Пусть и перед приходом зимы.
Вместо птиц и цветов будем мы,
будем мы…
Снегопадом укрытые, рядом.
С общим выдохом, смыслом и взглядом,
Погружённые в светлые сны.
10 сентября 2007 г.
***
Сверху падает запах земли
И подсохшие жёлтые листья.
Облака, словно писаны кистью.
А вороны – те как короли,
Сверхстепенно и важно до бреда
Ищут зиму в зелёной траве.
А она-то в моей голове
Смирно дремлет в преддверьи обеда.
Видит сны, ожидая гостей,
Каблуки надевает для роста.
Не понты – потепление просто;
Не щадит её ломких ногтей.
Неуместная раньше погода.
Даже осень, и та обнаглела,
Разложив своё мокрое тело
На декабрь. И так год от года!
Как всегда говорим C’est la vie,
Мы живём на нечёткой границе
Между северной тундрой и Ниццей,
В зоне роста их бурной любви.
11 сентября 2007 г.
вопрос.
Приступами пишутся стихи,
Волнами приходят увлеченья.
То они пространны и тихи,
То лихи, и требуют леченья.
В нашей жизни всё наоборот.
Ты бурлишь, когда хочу покоя,
И молчишь, когда мой жадный рот
Силится насытиться тобою.
Так оставим важным господам
Эту псевдобудущую осень.
Повзрослеть бы вдруг обоим нам
Лет на шесть, а лучше лет на восемь.
Чтобы безусловно оценить
Простоту и чудо воскресений.
А пока что, между нами нить
Из событий, мыслей, опасений.
Хочется тебя поцеловать
И задать один вопрос негласный:
(Жить в тебе – на прочее плевать.
Ну, а ты пожить во мне согласна?)
12 сентября 2007 г.
Осени по имени Катя
Каждый выдох теперь заполняет душа,
Но за вдох возвращается вдвое.
Как я был без тебя, не живя, не дыша,
Трепыхаясь в удушливом зное?
Твои руки – дожди для иссохшей реки,
Для души, перепаханной летом.
Так дыши, улыбайся о Главном, теки,
Оставайся таинственным светом!
Усмиряя ресницами тучи и звон
Моих нервов, натянутых за день,
Ты хрустальна, ты будто сверкающий сон,
Будто бриз, налетающий сзади.
Подарить тебе след самолёта на дне
Самой синей из рек на планете?
Мы горим в ослепительно-сладком огне.
Мы – Влюблённые, Смелые, Дети.
21 сентября 2007 г.
Дурак До.
Долить, допить, дожить, доделать,
Доулыбаться, наконец.
Наесться кускового мела,
Настричься розовых овец.
Но скажет он: расти весёлым.
Она споёт: расти скорей.
Но скажут города и сёла:
Ты лишь мечтательный порей.
Пророс, пустил стихи и корни.
Теперь не выдернешь никак.
Но мы же всё равно упорней
Тебя, мечтательный дурак.
Всё ищешь что-то без названий,
На счастье золотой патент.
Но среди всех призваний-званий,
Твоё – духовный импотент.
Ругайся, мсти нам, мы согласны,
Но будешь всё равно дурак,
Пока в себе, единогласно,
Не опровергнешь этот факт.
Октябрь 2007
Перегорят стихи
Перегорят стихи как кошки,
что затаились в конуре.
Перегорят стихи как мошки,
что залетались в ноябре.
Перегорят стихи как жёны,
что засиделись на метле.
Перегорят стихи – пижоны,
что замечтались на игле.
Перегорят стихи как лица,
что светятся в глухой ночи.
Перегорят стихи как птицы,
что гаснут в пламени свечи.
Перегорят стихи как море,
размазанное о бетон.
Перегорят стихи как горе,
что всем не в пять, не в глаз, не в тон.
Перегорят стихи как провод,
как в грязной речке караси.
Перегорят стихи – не повод
у них прощения просить.
Октябрь 2007
Сказка про числа
Мальчик нашёл кусочек обоев,
Ценою семь тысяч двести.
Знатный подарочек! Хвост трубою
Мальчик пошёл к невесте.
Та же в восторге, 43 корки
Собрала быстрей к обеду.
Тепло и радостно было в норке
Им с пятницы аж по среду.
Смеются мышки, лежат на полке
Обои и корки смысла.
И вы посмейтесь, ведь в сказке толку
Немного, зато есть числа.
А может кто-то решит, однако,
Что сказка про нас с тобою.
Тогда ему мы кусок ден.знака
Подарим, как нац.герою.
Октябрь 2007
П.-П.
Первый-первый, я нервы.
Я нёбо этого города.
Первый-первый, я нервный,
Я слово, что спрятано в бороду.
Первый-первый, ты сладость.
Ты гость в этом странном облике.
Первый-первый, ты гадость,
Ты радость, ты дырка в бублике.
Первый-первый, он сердце.
Он кисточка без художника.
Первый-первый, он герцы,
Он месяц, что снят с треножника.
Первый-первый, что дальше?
Числа, рода, сравнения?
Как отстирать от фальши
Наши стихотворения?
Октябрь 2007
СтихотВОРный
С размаху о среду
Ударился, как о забор.
А ближе к обеду
Мне в сердце забрался вор.
Забрался грабитель,
Украл две строки, сестру
Да пару событий,
Что реяли на ветру.
Схватил, не скрываясь,
Помыл за собою пол
И сел, улыбаясь,
Со мной за квадратный стол.
Обедать мы стали
Сжевали полслова «слон».
Лишённые талий:
Я (сытый), (прозрачный) он.
Вот так получилось,
Что вор этот – лишь игра
Того, что случилось
Бы завтра, не будь вчера.
10 октября 2007
Девушка со словами.
Старый долг
Шла-шла, свой мирок несла,
Уронила на ноги соседних дней…
То у руля была, то у весла.
Ведьминой кошки была черней.
Спал на коленях живой дворец,
Чары свои из волос плела,
Пальцы, свободные от колец,
Лепили из раненых слов тела.
Фигурки плясали, прижав к груди,
Обрубки чьих-то чужих фонем.
Никто не знает, что впереди:
Кто будет крут, кто Брут, кто нем.
Искренний танец оживших строк
Медленный смех утомлённых глаз.
Снова ей кажется: новый срок
Выделен рифмам в который раз.
Так обними же её стена,
Спрячь от людей, перемен, погоды.
Пальцами вскрытого настежь окна
Влей в неё крови на долгие годы.
10 октября 2007
Песенка средневекового вора.
И не успел я испугаться,
Всё было странно, будто в сне,
Я был повешен на сосне
На радость медведЯм болтаться.
И хоть, хочу я вам признаться,
Такой расклад был не по мне,
Я знаю, истина вовне.
Мир слишком плох, чтоб в нём остаться.
В конце концов, ведь может статься,
Что в очистительном огне
Мне будет лучше, чем на дне,
Где я был вынужден скитаться.
Лишь с женщинами жаль расстаться
Да с тем дурманом, что в вине…
И со штанами на ремне,
И с лунным бликом на стене,
И с речкой той, где по весне
Так было здорово купаться.
14 октября 2007 г.
Неслучившиеся истории
Вот так сидишь на камушке с рекой в ушах и
слушаешь её волшебный бег. И думаешь о чём-
то неспеша, к примеру, о судьбе таких вот рек.
Они похожи в сущности на знак, что свежим
воскресает каждый раз, когда, неважно, так
или не так, аккорд звенит из летошних прикрас.
Открытка двери настежь, заперта
Улыбка глаз, стекается гроза
И молнии на мятой складке рта, Запястья в бег, а ступни прочь, прочь, прочь!
Хотя страшнее льдины, И нету силы вырастить крыла.
что в глазах. Может и можно мне теперь помочь,
Но я сопротивляюсь. Все дела!
14 октября 2007 г.
Вавилон
Большая любовь
Со следами зубов,
сапогOFF
и землянок рабов,
Это наша планета.
Тут нету отсутствия света,
Зимы, только лето,
Калёное лето.
Огромнейший мир,
Он до дыр
кое-где прохудился,
Простудился,
принарядился,
Стал похож на невызревший сыр.
Он вращался как в киселе
На оси,
на любви,
на весле,
На задумчивом старом осле,
На добре и на зле,
На воде,
на пару,
на земле,
И на массах, и на ЖЗЛе!
Он вращающимся родился,
Он то глохнул, то заводился.
Во всех лицах: Никто,
Ты,
Он.
Встал Вавилон.
15 октября 2007 г.
Песни зверей
Няшной Стен
Высиживали дни, как яйца птиц,
Гуляли по стволам домов и улиц.
Но цирк наш слишком свят и бледнолиц,
Чтоб зрители хотя бы улыбнулись.
Мы песнями цветили переход
Не глядя на мороз, фуражки, вечер.
Охрипшие, как старый пароход,
Мы не жалели – незачем и нечем.
Горит фонарь и эхо от подков
Шагающей в сапожках мимо тёти.
А мы вдвоём, как парочка котов,
Поём и ничего нас не заботит.
Потом, конечно, будет течь в носу.
И горло заболит, вот всё и сразу…
Расплата, возможность навесу
Им удержать весь мир, как будто вазу.
16 октября 2007 г.
Взлёт на счёт «Ах!»
Женщина – это цвет распустившейся вишни.
Небо в беспечном восторге закатных полос.
У её ног и слова, и одежды излишни,
Только улыбки запястий и песни волос.
Руки в руках,
будто целая стая причин.
Танец плечей.
Наших спин нефильтрованный хохот.
Взлёт на счёт «Ах!»
Мы молчим, мы летим, мы кричим!
Каждый ничей,
но един,
даже если один.
Каждый молчит –
тишина на губах это грохот!
Грохот в ладонях – вибрирует сердце.
И взмах
Крыльев сметает усталость, простуды, одежду.
Взлёт на счёт «Ах!»,
Наше небо скомкалось в тенях,
Чтобы взорваться безудержно-трепетным «между»!
23 октября 2007 г.
***
Три тёплых, шершавых ладони
Бог держит перед собой:
на левой весь мир зелёный,
на двух других – голубой.
И глаз у него как пламя,
плюс десять тысяч как лёд.
Обычно он занят нами,
но в перерывах поёт.
Смеётся он тоже обычно,
но как-то очень тепло.
И не столично, а лично,
налично: отлично до лично,
а многим так непривычно,
что кажется неприлично,
что кажется нелогично
быть чистыми как стекло.
Сквозь пальцы глядит на ноты,
и также легко – на слух.
На что ты? на где ты? на кто ты?
Лишь бы мы пели вслух.
Все люди в ладонях Бога
то плачут, то говорят
о том, как безумно много
скопилось календаря.
25 октября 2007 г.
В цикутнег.
Хоть жизнь сама к нам ходит на уроки,
Твои слова, Поэт, в свою трубу
Мы вложим, дабы обличить пороки.
Да так, что ты завертишься в гробу.
Щас настругаем парочку цитать
Рубаночком пера по ровным строкам.
И кровь из лёгких, рвавшихся летать,
Задребезжит по крововодостокам.
Но, даже и оболганный дурак,
Останешься ты чересчур прекрасным,
Как будто разбутонившийся мак,
Что на ветру взорвался ярко-красным.
25 октября 2007 г.
-
-
11.04.2008 в 19:13читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:14читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:16читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:18читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:19читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:20читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:21читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:23читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:23читать дальше
-
-
11.04.2008 в 19:24читать дальше